Автор: Сэфэс (Ирчи)
Бета: Rina Dia
Канон: Pandora Hearts
Размер: мини, 2 435 слов
Пейринг: Гилберт Найтрей / Оз Безариус
Категория: слэш
Жанр: драма, ангст, романтика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: ночью я ищу рядом с тобой покоя, пока из темноты за нами наблюдаю чьи-то голодные глаза.
Примечание/Предупреждения: любимому и замечательному человеку Rina Dia
читать дальше
Первая ночь
То, что Гила мучают кошмары, я узнаю совершенно случайно. Мне не спится, ночь выдалась звёздной и светлой, — как тут удержаться от небольшого приключения? И я точно знаю, что Гил пойдёт со мной, ведь он — мой верный слуга!
Пробраться в его комнату легко. Вот эта половица всегда скрипит, если на неё наступить, а здесь лучше немного пригнуться и идти в тени, вдруг кто увидит из окна? А в последнем коридоре отличная слышимость, так что нужно идти как можно тише, иначе соседи Гила могут застать мою ночную прогулку.
Гил спит спокойно, тихо. Слишком тихо. Чуть позже я вижу, что его руки цепляются за одеяло, слышу слишком частое, прерывистое дыхание. Но в первое мгновение меня поражает именно тишина: кажется, что я попал в другой мир, где нет ни времени, ни звуков — ничего, кроме всепожирающей пустоты. Я быстро забираюсь на кровать и крепко обнимаю Гила в попытке защитить его от невидимых голодных глаз, наблюдающих за нами из темноты.
Я встречаю рассвет, не отпуская Гила и настороженно глядя в медленно редеющий сумрак, доказывая этому непонятно кому, что я сильнее, что я защищу своего слугу.
Нет, не слугу — друга.
Вторая ночь
Мы с Гилом часто ночуем в комнатах друг друга. В своё время мне пришлось долго объяснять дяде, почему он должен это разрешить, а потом ещё пару дней поклянчить, чтобы он окончательно смирился с моим решением. Тогда я чувствовал себя героем, который смог победить чудовище; правда, когда я поделился этим сравнением с Гилом, он меня отчитал. Зато после этого разговора слуги больше не мешают нашим совместным ночёвкам. Иногда к нам пробирается Ада, и мы не спим до самого рассвета, а потом зеваем весь день под недовольное бурчание учителей.
В ночь перед церемонией совершеннолетия я не могу уснуть. Повертевшись с боку на бок, я встаю и направляюсь в комнату к Гилу. Рядом с ним спокойно и уютно, сон приходит сам, укутывая в тёплое покрывало ярких сновидений.
Но едва я вхожу в его комнату, как снова чувствую чей-то голодный взгляд, как когда-то давно, в детстве. А ещё мне слышится хлопанье крыльев, звон цепей и резкий вороний крик.
Это игра воображения, убеждаю я себя, не более, — но на самом деле мне страшно. Страшно, что это «нечто» из темноты доберётся до меня и Гила, растерзает острыми когтями, а я буду абсолютно бессилен против этой твари.
На негнущихся ногах я подхожу к кровати Гила и ложусь у него под боком, обнимая. Мне страшно, но ещё больше я боюсь за Гила, которого эта тварь мучает во снах.
Третья ночь
Десять лет, пролетевшие как один день — и невыполненное обещание, данное самому себе. Оно пожирает изнутри, заставляя чувствовать себя бесполезным и слабым. Пальцы всё ещё помнят тяжесть револьвера, запах пороха въелся в кожу. Хочется закрыть глаза — а потом проснуться, стряхнуть с себя кошмар, обернувшийся реальностью.
Это не поможет. Ты в ловушке, Оз. Колдун поймал тебя в свои сети, оплёл паутиной заклинаний и оставил клеймо проклятья на твоей груди. Ты уже никого не спасёшь, наивный мальчишка, возомнивший себя светлым рыцарем. Ты не спас своего оруженосца, — наоборот, оставил его наедине с демонами, чуть не убив перед этим. Хорош друг, ничего не скажешь.
Вцепившись в волосы, я сжимаюсь в комок, как в детстве. Хотел быть взрослым? Ну, так получи: вот тебе мир взрослых людей, живи в нём, только знай, что всё, что тебе было дорого, изменилось, а сам ты можешь умереть в любую минуту, и само твоё существование — ошибка. Помни об этом и наслаждайся жизнью!
Скатившись с кровати, я, как и раньше, иду туда, где всегда спокойно. К тому, кто дарит умиротворение одним своим присутствием. Коридоры поместья тихи и безлюдны. Если позволить себе на время забыться, то можно представить, как меняется окружающая реальность на ту, что была раньше.
Ты такой трус, Оз Безариус.
Дверь в комнату не заперта. Она открывается тихо и услужливо, как будто только и ждала моего прихода, или сам Гилберт ожидал своего непутёвого господина. Или же он не имеет привычки запирать дверь, или забыл об этом, или ещё сотня таких же простых причин, способных объяснить удачу.
Ощущение чьего-то невидимого присутствия снова окатывает жаром, но на этот раз «нечто» спокойно. Оно не прожигает жадным взглядом, желая разорвать на куски, а просто наблюдает, оценивая каждое действие и... как будто оберегая? Осознание этого вызывает у меня тихий смешок, и я прикусываю губу, чтобы не рассмеяться.
— Ну кто тебе сказал, Оз, что Гил нуждается в твоей защите? Оказывается, всё наоборот: он нуждается в защите
Я опускаюсь на пол и смотрю, как спит Гил, не смея к нему приблизиться.
Утром я объяснил покрасневшие глаза бессонной ночью, ведь это было почти правдой.
Четвертая ночь
Произошедшее в Латвидже выбивает меня из колеи. Да, я увиделся с сестрой, но радость омрачилась появлением Баскервилей, и... очень неприятно слышать от кого-то, что тебя уже десять лет как считают мёртвым. Особенно, если ты внутренне согласен с этим.
Определённо, Гилу повезло с младшим братом.
А дядя Оскар всё такой же: яркий, шумный, невероятно тёплый. Рядом с ним как будто возвращаешься в детство, и это так не только для меня: я смотрю на Гила и понимаю, что ему тоже не хватает тех светлых дней. Интересно, если бы я мог повернуть время вспять, как бы всё изменилось?
— Оз!
Гил наваливается на меня, его тепло и шальное, пьяное веселье кружат голову. Сейчас он невероятно открытый, и смотрит на меня восторженно, как в детстве. Раньше я бы возгордился, почувствовав себя героем, но сейчас могу только нежно улыбнуться, надеясь, что Гил не увидит за этой улыбкой грусти. Я люблю его, и поэтому боюсь причинить боль. Этот доверчивый дурак отдаёт мне всего себя, буквально вкладывает в ладони своё сердце. Держи — и делай со мной всё, что угодно, я всё приму и всё прощу, только будь рядом, юный господин.
— Вот почему ты такой?
Убираю с его лица прядь волос, с трудом сглатывая ком в горле. Мне бы сейчас уйти из его комнаты, оставить одного, чтобы отоспался, а утром сделать вид, что между нами всё как раньше, и у меня в груди нет горького ощущения надвигающейся беды. Мне бы сейчас уйти, оставить его верному стражу, что наблюдает за нами из тени. Мне бы сейчас уйти — но я не могу сдвинуться с места, отвести от него взгляд.
Наклонившись ниже, касаюсь губ Гила своими, чувствуя терпкий привкус вина, отдающего вишней. Гил пьяно смотрит на меня. Я надеюсь, что он всё забудет, но ещё больше хочу разделить эту ночь с ним, не ожидать в одиночку рассвета.
Пожалуйста. Я не хочу быть один.
Я медленно снимаю с Гила одежду, удивляясь, почему руки не трясутся, а пальцы послушно гнутся, расстёгивая пуговицы на рубашке. Прикасаюсь губами к шраму на его груди.
Я тогда чуть не убил тебя, ослеплённый ненавистью.
— Прости меня.
Эту ночь мы с Гилом пьём до дна, до самых рассветных лучей. Утром Гил ничего не помнит, мучаясь от похмелья. Я же прячу следы этой ночи под наглухо застегнутым воротом рубашки.
Пятая ночь
Умер. Вот просто взял — и умер, хотя сам же высмеивал дураков, которые жертвуют собой ради других. Оставил лишь отголоски себя, которые рассыпались прахом в моих руках. Найтреи сделают ему красивое надгробие, но могила будет пуста. Так же, как у меня.
Вот только он мёртв, а я жив.
— Лучше бы было наоборот.
Меня трясёт от смеха и слёз, пальцы оставляют царапины на коже. Ещё сильнее, ещё глубже, чтобы хоть как-то перебить душевную боль, от которой захлёбываешься, будто тебя выкинули в открытый океан, а ты совсем не умеешь плавать. И ты медленно идёшь ко дну, чувствуя, как вода проникает в горло и лёгкие, пытаешься сохранить хоть немного кислорода, чтобы продлить агонию жизни, пусть даже всего на несколько секунд, но вопрос твоей смерти уже решён, и монета никогда не встанет на ребро.
— Оз!
Сильные руки рывком поднимают меня с пола и прижимают к груди, баюкая в объятьях, дрожащий голос что-то шепчет в попытке успокоить.
Гилберт, мой надёжный и добрый оруженосец. Не стоит тебе видеть меня таким, я сейчас как фарфоровая кукла со сломанными шарнирами: ниточки есть, а пошевелиться не могу.
Ты несешь меня в свою комнату, кладёшь в свою постель, ложишься рядом. Я прижимаюсь к тебе, подрагивая то ли от сотрясающего меня беззвучного смеха, то ли от солёных, как море, слёз.
Я люблю тебя, слышишь? Я люблю тебя как самое ценное и дорогое в моей жизни. Я люблю тебя больше самой своей жизни, и даже если ты решишь меня убить — я это приму, решишь отправить в Бездну — я без раздумий туда отправлюсь. Я люблю тебя так, как любят солнце и звёзды, как что-то бесконечное и постоянное.
Осторожно поглаживаю твою руку и слушаю размеренное дыхание, нарушающее ночную тишину. Я каждый клеточкой своего тела люблю тебя, каждым своим вдохом готов шептать тебе признания в этом постыдном, но таком сладком чувстве.
Я люблю тебя.
Но не верь мне. Я однажды предам тебя.
Тихо встав, иду к выходу, чувствуя на себе тяжёлый взгляд жёлтых птичьих глаз. Защищай его, мудрый Ворон. В первую очередь — от меня.
Шестая ночь
Не предатель, не друг, не союзник, — просто, как оказалось, слуга Глена Баскервиля. Интересно, они все знали об этом с самого начала? Брейк, который помог мне заключить контракт с Вороном. Винсент, как-то заставивший семью Найтрей принять меня. Сами Баскервили, сражающиеся со мной, но не стремящиеся убить.
Они знали, что я должен был быть вместо Лео, но этого не случилось потому, что в планы влез Джек Безариус — безумец, заключённый в теле Оза?
— Нет.
Всё наоборот. На самом деле, человека по имени Оз никогда не существовало, была лишь Цепь, — но тогда почему он настолько живой? Почему я не знаю никого более человечного, чем мой юный господин?
Остановившись у решётки, смотрю на него, закованного в кандалы. Я хочу забрать его отсюда, унести на своих крыльях далеко-далеко, но он мне этого не простит. Не отступится от себя и своих обещаний. Я хочу идти рядом с ним защищая, а не раня.
«Теперь вы квиты».
— Я не хотел этого.
«Уходи, Гилберт. Просто забудь и живи дальше. Обрати внимание на кого-нибудь другого. Ада очень похожа на него».
— Предлагаешь мне обманывать троих?
«Ты ведь даже не знаешь, любит ли он тебя так же, как ты, но сам предан ему, как пёс. Не Озу принадлежит твоя верность».
— Мне кажется, я сам волен выбирать. Лучше бы помог мне вместо нравоучений.
Камеру наполняет вороний грай, слышный лишь мне одному. Оз, с помощью твоей силы Джек разрушил цепи, сковывающие этот мир. Как думаешь, хватит ли у меня сил разрушить цепи, сковывающие меня?
— Подожди ещё немного.
Развернувшись, ухожу, не оборачиваясь. Руки всё ещё чувствуют могильный холод решётки, даже сквозь ткань перчаток. Если обернусь, не смогу набраться решимости сделать задуманное. Прости, я оказался недостаточно сильным, чтобы защитить тебя.
Пора это исправить.
Седьмая ночь
Ненавидеть себя — очень легко, желать себе скорой смерти — тоже. Они не винят меня в смерти дяди Оскара, но как я посмотрю в глаза Аде при следующей нашей встрече? Я не смогу жить в нашем поместье, всё время вслушиваясь в тишину коридоров, пытаясь услышать шаги дяди, или застыв у входа в библиотеку, ища его взглядом среди стеллажей книг. Смерть Элиота принесла боль, но смерть дяди Оскара будто вырвала часть души, оставив кровоточащую рану.
Как там наш мальчик, не подох ещё от боли? Давайте посмотрим, как он корчится на полу, и надорвём животы от смеха.
Гил и Алиса тихо спят на кровати. Мы заснули вместе, тесно прижавшись друг к другу в попытке защитить и инстинктивном поиске тепла. Их сонное дыхание хоть как-то успокаивает бурю в моей душе.
Хочется вернуться к ним, устроиться в их объятьях и провалиться в сон, но я не могу. Чувствую себя ужасно грязным, словно испачканным в крови. Я закрываю глаза — и начинаю вспоминать лица тех, кого убил, и тех, кто умер по моей вине.
— Может, я действительно грешен?
Обернувшись, смотрю на них. Не приближайтесь ко мне, особенно ты, Гил. Держись от меня подальше, обходи десятой дорогой, найди кого-то другого. Прошу тебя.
Я не хочу, чтобы настало завтра. Я не хочу снова ввязываться в эту бойню, где снова кто-то умрёт. Я не хочу снова испытывать разрывающую на части боль, от которой хочется застрелиться. Ты счастливчик, Элиот — ты мёртв, а я расхлёбываю всё, что случилось после твоей смерти. Давай махнёмся, а? И пусть живые позавидуют мёртвым — это точно про меня. Хотя какой я, к черту, живой человек? Цепь, заключённая в тело человека, выпавшего из столетнего цикла перерождений, аномалия на аномалии, то, что в принципе не должно существовать.
Перевожу взгляд выше, на Ворона, и мы играем в гляделки.
— Я тебя просил.
«Это его выбор».
— Это жестоко.
«Разве ты заслуживаешь жалости? Цепь, стёршая с лица земли целый город».
Сжимаю кулаки. Возразить нечего, злопамятная птица знает, куда бить.
— Я его люблю.
«Вот от этого мне и страшно, Чёрный Кролик».
Шелест крыльев разносится по комнате, когда Ворон покидает её, впервые оставляя меня с Гилом практически наедине. Тихо подойдя к нему, легко целую в висок.
Наверное, это наша с тобой последняя ночь. Наверное, мы можем не пережить эту безумную войну. Наверное, завтра я могу не выдержать и проиграть Джеку. Наверное, ты не удержишься и бросишься спасать брата.
— Но всё это будет завтра.
Ложусь и обнимаю тебя со спины, утыкаясь носом в затылок.
Всё будет завтра, а пока у меня есть эта ночь с тобой без надоедливых глаз, следящих из темноты.
Первый день
— Прости.
— За что?
Рука нежно проводит по золотистым волосам. На солнце они переливаются сотней оттенков и бликов, кажется, что ещё немного — и это золото потечёт по рукам, обжигая беззащитную кожу, но на самом деле оно только ласкает. Мир теперь реальней, чем когда-либо до этого.
— Хочешь сказать, сотня лет — пустяк?
— Не могу сказать, что они пролетели, словно один миг.
Ответом мне — возмущённый взгляд. Если бы Оз был чуть менее счастлив видеть меня, то наверняка уже налетел бы с кулаками или щекоткой, чтобы выразить праведный гнев.
— Я люблю тебя.
Вскочив на ноги, он отходит на пару шагов, заложив руки за спину. Века проходят, а привычки не меняются. Улыбаюсь, и только потом понимаю, что именно он сказал так легко и обыденно.
Небо на месте, и по-прежнему раздражает прозрачной синевой, солнце всё так же слепит глаза и припекает макушку, птицы надоедливо-оглушающе поют, а назойливая Крольчиха бегает где-то поблизости. Спасибо, хоть не лезет к нам прямо сейчас.
— Ты...
— Я люблю тебя уже давно. Наверное, ещё с той ночи, когда узнал, что тебя мучают кошмары. Или с ночи перед моим совершеннолетием, когда не смог заснуть и пришёл к тебе в поисках покоя. Или с той, когда вернулся из Бездны и мучился неопределённостью и тем, что не смог быть рядом те десять лет. Я люблю, но не заслуживаю тебя, потому что опять исчез — уже на сто лет. Но я всё равно люблю тебя, Гилберт.
— Оз.
А ведь можно уже. Можно прижать его к себе и целовать, страстно и глубоко, больше не сдерживая своих желаний и порывов. Можно почувствовать, как его пальцы зарываются в мои волосы, чуть дёргая их, то ли раззадоривая, то ли пытаясь остановить. Можно безбоязненно сжимать руки сильнее, оставляя на светлой коже свои метки, как в ту давнюю пьяную ночь, закончившуюся самым сладким сном.
— Гил?..
— Просто молчи.